«Письма от Гамлета или театр начинается» "Letters from Hamlet or the theater begins"

Владимир Рецептер
«Письма от Гамлета или театр начинается»
«ЁШ ГВАРДИЯ», Ташкент, 1977 год.
(отрывок)

An excerpt from Vladimir Recepter's book "Letters from Hamlet or the theater begins."

 Так и кажется, что главный мой и любимый учитель—Петр Семенович Давыдов повторял свои наставления вслед за Гамлетом.

* * *




Его школа была, в сущности, проста. Главные режиссерские наказы заключались во фразах: «учите текст» и «проще, ребята, проще». Он советовал играть для партнера, чувствовать зрителя, не становиться один за другим и не говорить во время перехода. Он учил произносить «што», а не «что», «конешно», а не «конечно». Говоря честно, он побаивался «современной» режиссуры и ругал молодого худрука за «универсальный метод»…

Его любимым словом было слово «труд». Последняя буква раздваивалась, и это звучало как «трутс». Он часто сердился на безалаберных и неорганизованных артистов («артистами» он называл и своих кружковцев-студентов университета). Он сердился, краснел, воспламенялся, как на сцене, говорил: «Искусство», говорил: «Трутс!» — и убегал, хлопнув дверью. Мы всем кружком шли к театру, долго ждали у входа и умоляли его вернуться. Он слушал нас недоверчиво, губы, как у ребенка, вздрагивали от обиды. А мы каялись и говорили, что он для нас единственный, что никто не может его заменить, что он прекрасный, неповторимый актер, и тогда еще не отдавали себе отчета в том, что это была правда… Давыдов оттаивал, смущенно смеялся, и все начиналось сначала: случайная аудитория, сдвинутые столы, «учите текст» и поиски простоты…

В чем же дело? Почему на спектакли университетского драмкружка, поставленные народным артистом УзССР Петром Семеновичем Давыдовым, — «Волки и овцы», «Машеньку», «Егора Булычева» и «Три сестры» приходила молодежь, и ташкентские театралы, и артисты театра имени Горького? Помню, как заразительно хохотал на «Волках и овцах» Шукур Бурханов… Почему так горячо участвовал в работе и был так беззаветно предан Давыдову суфлер Арсений Маркович Демидов? И так тщательно и любовно делал студентам грим Борис Митрофанович Селезнев?

Мне кажется, что успех у зрителей режиссера и актера Петра Семеновича Давыдова объясняется вот чем. Он был незаурядно талантлив от рождения. Кроме того, и это, пожалуй, главное, он был человеком, безраздельно отдавшим себя театру. Его максимализм и его самоотверженность были заразительны. Он тратился до конца и велел выкладываться «до конца» своим ученикам…
Петр Давыдов родился вместе с нашим веком, в 1900 году в семье самарского парикмахера, учился в приходской школе и восьми лет впервые вышел на сцену городского драматического театра в роли поводыря в «Снегурочке» Островского. В 1918 году состоялся его взрослый дебют. «Я вырос на Волге, — рассказывал Давыдов. — Я видел и чувствовал русскую природу… Еще мальчишкой любил бродить по окрестностям, припадая ликом к земле, вдыхать ее пряный аромат… Любил на одинокой лодке далеко заплывать по Волге…»
Тяжелая болезнь заставила его уйти со сцены больше чем за пять лет до смерти. Видеть его безъязыким и немощным было тяжело.
Петр Давыдов почти не снимался в кино, не выступал на столичных сценах… Просто он сорок лет играл на театре, сначала колеся по России — Самара, Сызрань, Челябинск, Хинган, Златоуст, Пермь. Сарапул, Вольск, Иркутск, а с 1937 года осел в сердце Средней Азии — Ташкенте, сыграл здесь более семидесяти ролей и здесь же закончил свои дни.
Голос его в ролях никто не записал на пленку, столичным критикам все как-то было недосуг присмотреться к Давыдовскому опыту, поколения ташкентских зрителей переменились и затвердили другие имена…
После смерти Давыдова его жена — актриса Валентина Андреевна Ляхова положила передо мной стопку фотографий и вырезок из местных газет: небольшая стопка, которую можно уместить в один скоросшиватель.
Вот и все материальные свидетельства метаний и поисков, вдохновения и успехов…
Как же передать моему молодому читателю впечатление о тон минуте, когда давыдовский Оброшенов из «Шутников» вдруг останавливается и замирает. Он понял, что его обманули, что над ним жестоко подшутили…

«Шутники» А. Н. Островского—не из тех пьес, что играются на сцене часто. Это по настоящему «актерская» пьеса с замечательно написанной, как говорили старые актеры — «гастрольной», т. е. выигрышной центральной ролью. Поначалу будто бы комическая, эта роль превращается в подлинно трагедийную. Оброшенов—один из тех, кого в русской литературе принято называть «маленьким человеком». Незначительный чиновник, сродни гоголевскому Акакию Акакиевичу из «Шинели», только не петербургский, а вовсе провинциальный. Оброшенов привык играть шутовскую роль перед богатыми купцами. Он и закукарекает, и спляшет перед самодуром, лишь бы «спроворить» — заработать на кусок хлеба. Но все это—за порогом дома. У себя же это — чистый и трогательный старик, любящий отец семейства, готовый на все для счастья детей. И вот над ним «подшутили» — подбросили конверт, будто с большой суммой денег. «Разбогатевший» Оброшенов-Давыдов преображался, вырастал, был полон достоинства и счастья.
Готов был немедленно выручить бедного жениха своей дочери. «Много тут денег, много, вы столько никогда не видывали. Вот они. Ну-ка посмотрите!» Давыдов-Оброшенов вскрывает конверт, достает какие-то бумаги, но денег не находит. Он недоумевает. Беспокоится. Ищет, нагнувшись, на полу, под столом. Напрасно. Вдруг Оброшенов смеется, хлопает себя ладонью по лбу, вспомнил или догадался. «Они там… в сюртуке… в кармане-то… в боковом-то…» Он убегает и после паузы возвращается. Растерянная нелепая улыбка на его лице сменяется выражением ужаса. Он опускается на ступеньку крыльца, держась за перила. С этого момента — сердце разрывается, так больно за него, а Давыдов ведет все дальше, всё пронзительней свою сцену, не давая зрителям передышки. «Неужели потерял?» — спрашивает Оброшенов, обводя всех взглядом. «Побежим… Спрашивать будем, не поднимал ли кто?» Он силится подняться, побежать. Но силы его оставляют, он опускается в кресло, плачет…
И тут Оброшенову-Давыдову подают записку, в которой он читает, что денег в конверте и не было. Долго и как-то тупо он смотрит в эту бумажонку. Мы знаем, мы ждем, что минута нарастающей оценки должна во что-то вылиться. Но нет никакой возможности предположить, как потрясает страшная, убежденная простота фразы: «Этак не шу-тят», — как до крови поранят нас открытые, бесслезные, темные давыдовские глаза…
«Вы все лжете! Этак не шутят!» — голос дрожит, вибрирует. «Тремоло» Давыдова нестерпимо прекрасно!.. Вот так же непередаваемо дрожал и вибрировал голос Пола Скоффилда, которого я видел в «Короле Лире» в постановке знаменитого английского режиссера Питера Брука. Оброшенов-Давыдов рыдает, как ребенок, задыхается… Рыдания переходят в странные хрипловатые звуки — он близок к сумасшествию. Занавес. Зрители боятся нарушить тишину. Они были свидетелями чуда…

* * *

Как сохранить и передать те мгновения, когда давыдовский Суслов, сидя спиной к остальным, слушает спор «дачников» о жизни (А. М. Горький. «Дачники»). Он собирает внимание, мы снова можем предположить, что ответ этого человека будет необычен. Но Давыдов снова обескураживает нас. Вся желчь, весь смрад обывательщины выливаются в монологе. Кажется, что Суслова рвет откровенностью, и становится страшно и отвратительно от этих маленьких налитых кровью пьяных и злобных глаз…
Трудно сказать, как это у него получалось, но вот он тяжелой военной походкой приближается к черному человеку, обнимает его левой рукой за плечи, а правую с поднятым локтем кладет ему на грудь и, пристально вглядываясь, глухо произносит: «Вуу-рм!»—и я уже все знаю о президенте фон Вальтере, о Коварстве и Любви, о том, что такое Шиллер…
Одной из лучших ролей Давыдова была роль комиссара Воробьева в инсценировке «Повести о настоящем человеке». Сцена, где давыдовский Воробьев помогал Мересьеву встать на ноги, почувствовать перу в себя, была одной из главных в спектакле. Снова побеждала давыдовская простота и живая естественность, когда он на разные лады повторял: «Но ты же советский человек!» Поиск человека в человеке и тревога, и сомнение, и вера звучали в его голосе. И это всё лежа, и это всё — голос и глаза. По-детски жадные до впечатлений, чистые, какие-то сверкающие и чуть напряженные от непрерывной боли…
Нет, наверное, в том и тайна, в том откровение и вечность театра, что никакими другими средствами не создать и не передать объединяющего сцену и зал мгновения. И Давыдов сполна обладал этим редким дарованием делать зрителя своим единомышленником, соучастником, соратником.
И в то же время он умел выстраивать такую интимную, такую подробную жизнь своего героя, что на сцене всегда рождалась атмосфера достоверности, той правды, которую он искал. А тот самый молодой худрук, который «вводил» в театре терминологию системы Станиславского и этюдный метод, да и любой другой режиссер были за Давыдовым как за каменной стеной, потому что этот актер просто не умел играть поверхностно и приблизительно.

Русский сценический реализм… Я не теоретик, актер, и за каждым абстрактным положением хочу видеть конкретность, хочу ощущать живую жизнь. И Петр Давыдов для меня одновременно близкий человек, неповторимого характера и таланта, и представитель того самого русского реалистического искусства, которое зачалось в игрищах скоморохов, было выпестовано Волковым и Щепкиным, возмужало в «Доме Островского»—Малом театре и обрело новую молодость в Художественном театре.
Мне всегда казалось не случайным случайное совпадение имен: Давыдов — Давыдов. «Я верю только в жизнь, которую воплощает па сцене маг и волшебник, великий чародей — актер», — писал Владимир Николаевич Давыдов, стойкий борец за правду и реализм русского театра. «Искусству нужны только авторы и актеры», — полемически замечал он. Больше двадцати лет «читал» для Средней Азии русских классических авторов и советских драматургов прекрасный актер Петр Семенович Давыдов. Гоголь и Островский, Салтыков-Щедрин и Мамин-Сибиряк, Горький и Чехов, Леонов и Вишневский… Давыдов играл в пьесах узбекских драматургов и точно передавал черты национального характера. Одним из первых в Средней Азии Давыдов сыграл Ленина…
Неосуществленной мечтой его жизни были Отелло и король Лир. Он мог бы их сыграть щедро, по-своему, но не сыграл. Я помню, как трепетно, как ревниво он оберегал небогатую текстом роль монаха Лоренцо из «Ромео и Джульетты», каким гуманным смыслом наполнил ее и как был мягок, благороден, прост и странно величествен тяжелый человек и темно-коричневых одеждах. В самом начале он выходил перед занавесом в костюме и гриме, чтобы сказать слова пролога.
Он говорил их глуховато, торжественно, чуть нараспев, вкладывая в них столько, что это звучало многообещающе… И потом, в спектакле, глаза Лоренцо-Давыдова сквозь живую слезу любви и сострадания светились мудрым знанием доброго человека, который знаком с веком жестокости… Он заканчивал спектакль торжественно и весь в слезах:

    Нет повести печальнее на свете,
    Чем повесть о Ромео и Джульетте…

Я говорил о том, что школа Давыдова была проста.
Его школа была сложна, как сама жизнь. Потому что, как всякий настоящий художник, он воссоздавал на сцене жизнь человека, не упрощая и не приукрашивая, а проникая в нее. Мало кто может смотреть и слушать на сцене, как умел смотреть и слушать Давыдов. Вряд ли он выстраивал заранее внутренний монолог. Он просто жил, и жизнь эта ни на секунду не прерывалась, а подлинность бытия на сцене рождала у Давыдова то сегодняшнее, то живое, которое дорогого стоит…

Старый актер уходил, уходил со сцены.
Старый актер отдавал нам свой опыт ценный.

Был знаменит он в Саратове и в Самаре.
Годы и роли сломали его, сломали.

На бесконечном, на тайном пути к роли
сколько он тратил горячей, живой крови...

Старый актер не читал наставлений нудно,
он понимал, что нам нужно и что не нужно,

он приказал не бояться, не мелко плавать,
чисто смеяться и горько и честно плакать....

1963 г.

Прошло много лет с тех пор, как Давыдова уже нет на свете, а меня все догоняют его неписаные «письма», полные добра и простоты. Нет, тут дело не только в таланте и профессиональном мастерстве! Тут дело в человеке, его нравственном богатстве, его идейном уроке щедрости душевной. Именно щедростью своей был и остался трагик Петр Давыдов глубоко и истинно современным артистом. Вероятно, именно таких, как он, имел в виду Гамлет, когда говорил, что актеры — «краткий обзор своего времени».
Драматическому кружку университета предшествовал в моей жизни кружок Ташкентского Дворца пионеров. Ему, в отличие от студенческого демократизма и некоторой бесшабашности «давыдовцев», была прежде всего свойственна почти студийная атмосфера строгой дисциплины и большого серьеза. Заслуженный артист УзССР Василий Константинович Козлов вел дело с настоящим педагогическим тактом и талантом, но и с педагогической строгостью. Ленинградец в прошлом, ученик замечательного актера И. II. Певцова, Козлов сыграл на сцене театра имени Горького много ролей отличающихся сложной характерностью и интеллектуализмом. Он был недоступнее, пожалуй, суше Давыдова в общении с учениками, но зато уже на пороге кружка каждому школьнику становилось ясно, что театр—это высокое, священное и прекрасное здание. Здесь был «застольный» период с серьезными обсуждениями ролей и сцен; были «этюды» сродни тем, которые входят в программу театрального института; было первичное усвоение «метода физических действий» но Станиславскому…

Потом, когда я уже работал в Ташкентском театре имени Горького, Василий Константинович Козлов был директором, и я продолжал чувствовать себя рядом с ним школьником, кружковцем. Строгий, с седой головой и лицом римского патриция, он был всегда тверд, принципиален и ничем не выделял в труппе своих бывших учеников. Наверное, на всю жизнь запомнили Ташкентский Дворец пионеров и актриса Центрального Детского театра в Москве Евгения Фирсова, и кинорежиссер «Узбекфильма» Анатолии Кабулов, и артистка театра им. Горького Элла Дмитриева… И другие, те, кто не стали актерами, но на всю жизнь сохранили привязанность к театру — требовательному, верному другу и воспитателю ЧУВСТВ.
Было бы неверно, однако, заключить из моих слов, что все уроки театра может дать драмкружок, даже самый хороший. Слишком сложна профессия артиста, режиссера, чтобы в наше время ею могли заниматься самоучки. Исключения, конечно, есть, но они, как известно, только подтверждают правило.
Настоящей школой, школой в подлинном смысле слова, стал в моей жизни Ташкентский театрально-художественный институт имени А. Н. Островского, дом на Шелковичной улице, ставший родным не только для меня, но и для многих артистов, режиссеров и художников разных республик.
Судите сами: наш институт заканчивали и Закир Мухамеджанов, и Эркли Маликбаева, и Ирода Алиева, и Лола Бадалова, и Хамза Умаров, сегодняшние мастера театров им. Хамзы и им. Мукими. Театр им. Горького наполовину состоит из выпускников института: Нина Мягкова, Владимир Русинов, Элла Дмитриева, Валерий Цветков…

II. Жантурин работает в Казахстане, Б. Бейшеналиев — в Киргизии, Г. Завкибеков и М. Арипов—в Таджикистане, Л. Броневой, Р. Ткачук, И. Ледогоров—в Москве, Ю. Мироненко — в Ленинграде…
(Да, мой юный читатель, ты нашел, конечно, в этом ряду имена известных всей стране мастеров театра, кино и телеэкрана.)
Главные режиссеры ташкентских театров им. Хамзы—Б. Юлдашев, им. Мукими—Р. Хамраев, «Ёш гвардия» — Э. Мусафаева, русского ТЮЗа — X. Аппанов, республиканского театра кукол— И. Якубов—все выпускники нашего института…
И когда на гастролях или на съемках встречаются бывшие студенты Ташкентского театрального института, они никогда не забывают вспомнить благодарным словом «наставников, хранивших юность нашу». Иосиф Вениаминович Радун, руководитель нашего и многих других курсов, автор серьезной книги о воспитании актера, более тридцати лет со дня основания института возглавляет кафедру мастерства актера и режиссуры; по всей стране работают его ученики. Артист театра им. Горького Петр Сергеевич Дроздов — прекрасный мастер и педагог сценического движения и фехтования. Большую роль в нашей судьбе сыграли и Александр Осипович Гинзбург, много лет руководивший театром им. Хамзы, и Софья Михайловна Гутманович, которая умно и тонко учила сценической речи. Нельзя не назвать преподавателей М. А. Рубинштейна и Л. Ходжаеву, И. Гринберг и М. Григорьева, А. Рыбника и Я. Фельдмана… Но институт—это особая тема, о профессиональной учебе современного артиста можно сказать многое. Здесь я только хотел дать понять моим читателям, как много нужно знаний и усилий, чтобы воспитать молодого артиста, чтобы стать артистом.
«Творческая природа бесконечна, — пишет в книге «Рождение актера» И. Радун, — и мы еще долго будем приближаться к познанию се законов, Но то, что мы знаем уже сейчас, дает нам право оптимистически смотреть в будущее.

Уже в наши дни талантливый, трудолюбивый художник сцены может стать властелином собственного чувства и нести в жизнь самые высокие идеалы, создавать художественные образы, отмеченные подлинным артистизмом».

Впервые опубликовано на сайте "Письма о Ташкенте".